Союз театральных деятелей РФ (ВТО)

Фестиваль, замечательно организованный его дирекцией - председателем Правления Самарского отделения СТД РФ Владимиром Гальченко и секретарем отделения Тамарой Воробьевой под чутким руководством Александра Штанина, был переполнен событиями и впечатлениями. Правда, один человек при всем желании не мог увидеть двадцать один спектакль за восемь дней, даже смотря по две постановки в день. Потому «Кроткая» по Достоевскому Омского «Пятого театра» («Страстной бульвар, 10» №4-94), «Ревизор» Гоголя «Коляда-театра» из Екатеринбурга («СБ, 10» №10-90) и чеховская «Душечка» Самарской драмы, а также гостевой моноспектакль «Горе от ума» театра из немецкого города Штутгарта и версия «Мертвых душ» под загадочным названием «Сконапель истоар», которую показал недавно открытый в Самаре театр «Актерский дом» («СБ, 10» №4-94), остались за пределами моего внимания. Кроме того, «Вишневый сад» Казанского БДТ, «Таланты и поклонники» Красноярской драмы и «Месяц в деревне» Костромского театра мне довелось увидеть раньше и уже описать на страницах «Страстного бульвара, 10».

Насыщенность фестивальной жизни проявлялась еще и в том, что все впечатления обсуждались членами жюри (сплошь театроведами - четверо москвичей и двое самарцев) утром следующего дня не только с коллективами театров, но и с участниками семинара театральных критиков России и стран СНГ, а также семинара «Фестивальное движение и театральное пространство» для журналистов, пишущих о культуре.

Тема фестиваля — «Русская классика: традиции и театральный эксперимент» реализовалась в его афише сполна. Два «Вишневых сада», традиционный и эксцентрично трагичный, «Шинель» и «Алые паруса», воплощенные в театре кукол, редкий опыт теневого театра, обратившегося к «Двенадцати» Блока, камерные решения текстов Чехова, Достоевского, того же Гоголя, большие спектакли по пьесам Горького, Крылова, Островского, Тургенева, наконец, музыкальные постановки по произведениям Чайковского, Прокофьева, Римского-Корсакова и Стравинского - все в разной степени отражало нынешнюю жизнь традиций и энергию новаторских порывов.

Пожалуй, очевиднее всего противоречия проявились в музыкальных спектаклях.

Как зритель давней премьеры могу свидетельствовать, что все сущностные черты знаменитой в свое время версии вечного сюжета и специфика пластического языка, спектаклю присущая, сохранены в их раритетной точности и значимости. Истинная жизнь традиций обеспечена здесь их внятным пониманием и трогательной простотой воплощения. Как проста и сама по себе идея невозвратимости мира детства (художник Наталья Хохлова наполняет то ли «карету прошлого», то ли «многоуважаемый шкаф» в детской наивными игрушками в стиле мультфильмов 50-х годов, что сегодня смотрится особенно ностальгично). Не менее «просто», но многозначно по сути читается в спектакле идея враждебности мира взрослых, оборачивающихся полчищем крыс, воинственных, злобных и коварных.

Нова для своего времени, а потому исторически значима трактовка характера Дроссельмейера (Антон Ржанов), который в авторском сюжете
Чернышева не в силах разрешить конфликт идеального мира и жестокой действительности (мир взрослых чувств тут неизбывно трагичен: «путешествие» Маши и Щелкунчика - Марии Тарноградской и Алексея Турдиева - происходит не по ветвям сказочного космоса рождественской елки, а в пугающе безбрежном и холодном бело-голубом просторе). Мир самой сказки как раз наивен, беззащитен и прекрасен (в классической танцевальной сюите незабываем «по-взрослому» чувственный восточный танец в исполнении Натальи Петровой и Александра Кузнецова). Но в реальности мало сказочного, а потому повествование прерывается на полуслове...

Сложности нынешней жизни самого Самарского театра оперы и балета тут тоже отразились (здание его закрыто на реконструкцию, коллектив работает по чужим площадкам, что невольно прибавляет спектаклям драматизма). Но коллектив находит разумный выход, работая в камерном формате. Второе выступление самарцев на фестивале было не менее творческим, когда в одной программе объединились «Моцарт и Сальери» Н.Римского-Корсакова с «Маврой» И.Стравинского.

Стилистические контрасты музыки звучали здесь особенно внятно, благо, сам Александр Сергеевич Пушкин позаботился о контрастах сюжетных и жанровых. Притча о гении и злодействе перенесена, как нынче принято, в обезличенно современный мир архивного хранилища, где все классифицировано и разъято на элементарные частицы. Моцарт - Михаил Губский этого не замечает. Зато Сальери - Андрей Антонов в этой среде чувствует себя свободно, хотя страсти его от этого вовсе не утихают. Бесприютно здесь персонифицированному режиссером Еленой
Александровой Гению Моцарта (Светлана Прокофьева). Это нечто среднее между черной овцой и лысой певицей. К эксцентричности ее облика привыкнуть трудно.

Дирижер Роман Демидов старается извлечь из камерной версии партитуры все преимущества, возникающие при подобном решении классической музыки. Актеры тоже сосредоточенно освоились в нем.

Во второй части вечера – в «Мавре», написанной Стравинским по «Домику в Коломне», та же постановочная бригада отрывается по полной. Художники Петр Окунев и Ольга Шаишмелашвили создают пародийно бытовую среду, в которой действуют лукавые паяцы, лихо разыгрывающие анекдот в духе русского Декамерона.

Прямо обратное впечатление оставил балет «Ромео и Джульетта» в версии Саратовского театра оперы и балета. «Базовое» для советской сцены решение Леонида Лавровского, потрясавшее глубиной и масштабностью трагических чувств, дано в упрощенной редакции Михаила Лавровского, добивавшегося, по всему судя, концентрирован-ности трагических эмоций, но попавшего во власть клиновой логики изложения сюжета. Во всяком случае, саратовский спектакль именно таков — тут все доходчиво и предопределено. Хотя трагизма это не прибавляет.

Искусство как таковое явлено в попытке авторитетного сценографа Степана Зограбяна превратить сюжет в некую «скифскую сюиту»: степными воинами одеты главы родов, знаки Зодиака как основной мотив сценографии тоже ориентируют фантазию на какие-то древние времена. Основная претензия к спектаклю - крайне низкий исполнительских уровень мужской части труппы, отчего «старинный» и благородный хореографический текст выглядит слишком прямолинейным.

Стального цвета бешено сверкающие и трепещущие волны плохо скрывают готовящихся к очередному эпизоду актеров, одетых в некую веселую матросскую форму. Начинается все... сразу после свадьбы, а потому драматическому содержанию сюжета неоткуда взяться - оно исчерпано до начала. Ассоль - крупная девушка в белом платье невесты, Грэй - молодой человек в белом кителе и фуражке, похожий на капитана советского корабля из балета Глиэра «Красный цветок». Его мальчишес-кая ипостась — кукла — мила, но бездейственна.

Вообще работа с куклой артистов мало интересует. Им явно хочется работать живым планом, что зачастую выглядит невнятно. Отдельные всплески фантазии (забавный еврейский оркестр в кабачке, ожившая картина на стене, ряд занятных персонажей из окружения героев, в частности, Угольщик, сыгранный И.Дунаевым) положения не спасают. Красивая идея воплощения чужой угаданной мечты не увлекает никого. Трагедия мечты воплощенной и отнятой — в центре совсем другого спектакля, гоголевской «Шинели» из Воронежа (театр «Шут»).

Постановка знаменитого режиссера Валерия Вольховского, к сожалению, отныне раритетна (режиссер скончался несколько лет назад, но его создания остаются не только в памяти восторженных зрителей — они многое изменили в эстетике театра кукол как художественного института).

Раблезианским выглядит начало спектакля – рождение на свет божий Акакия Акакиевича, когда из громадного чрева возникает новая жизнь, но младенец, честно рыдая, уже напуган навеки: уста его замкнуты. Так же молча переносит он свои мытарства, так же молча мечтает о шинели, пребывая в дряхлом лоне своей судьбы, закутанный в дырявое сукно чиновничьей шинели (художник Елена Луценко). Даже в сочувственном, казалось бы, «ведении» Акакия Акакиевича существами в масках с лицом Н. В. Гоголя есть что-то насильственное.

Режиссер и художник остроумно сменяют в течение действия несколько типов театра кукол, обращаясь то к эффекту панорамы (торжественные виды Петербурга), то к анекдотическим сюжетам «театра вещей» (эротические игры белья, сохнущего на веревке), то к параду сатирических типов (особенно занятен тут Портной Михаила Мальцева, искушающего героя на немыслимые затраты). Досадна лишь явно напрасная назидательность неких доморощенных зонгов, написанных в якобы брехтовском духе.

Но незабываем все-таки главный герой этого исполненного тоски лирического Повествования — мелкий чиновник Акакий Акакиевич в Проникновенном исполнении замечательного артиста Михаила Каданина.

Меньше получаса длился спектакль Рязанского театра кукол «Двенадцать», созданный режиссером и художником Ольгой Платицыной по поэме Александра Блока в жанре теневого театра, край-не мало известного большинству зрителей. Как знакомство с особым типом зрелища это было интересно и поучительно. Однако трагические темы революционных вихрей, глубины и противоречия мировосприятия гения — все осталось на уровне благих намерений.

Молодой режиссер Тимофей Кулябин (премия фестиваля за лучшую режиссуру) и художник Олег Головко лукаво играют с сюжетом Пушкина, превращая его в некое подобие маскарадной головоломки, непредсказуемая логика которой ведома двум трикстерам - плутам и разрушителям стереотипов, проще говоря. трюкачам и лицедеям, вполне уместным среди фанатичных игроков (артисты братья-близнецы Александр и Юрий Дроздовы самим своим сходством прибавляют спектаклю загадочности особенного светского оттенка).

Авторы спектакля настаивают на том, что игра идет дьявольская - сукно столов сплошь алое. Атмосфера провокативная. искушающая, опасная.

Германн - Лаврентий Сорокин явно давно готовит себя к существованию в этом запредельном и бездушном мире азарта. Романтические чувства ему неведомы. Скорее, патологическая затравленность мечтой. Он природно - по-немецки - сух и расчетлив не только в общении с Лизой, но и с Графиней.

Замечательный мастер Анна Яковлевна Покидченко играет Графиню стильно и смело. Ее Анна Федотовна полна сарказма и своеобразного озорства. Она знала высшее поклонение, общалась на равных с маркизой Помпадур, видит человеческую природу Германна насквозь. В последние мгновения своей жизни смотрит на него, едва скрывая желание рассмеяться. Она остроумна, по-своему талантлива и не боится смерти, ибо смерть ее есть месть...

Инженерно выверенный спектакль бесстрашно открывает в трагическом азарте пушкинского сюжета остроумный механизм безжалостной судьбы.

Ко многим чеховским героям судьба не менее безжалостна. И «механизм» тут зачастую прост: люди всегда сами разрушают то, что любят больше всего. Это наблюдение Оскара Уайльда многое объясняет, в частности, в ситуации «Вишневого сада».

На фестивале были явлены два подхода к вечному сюжету. Воронежцы (Театр имени Кольцова) сыграли грустную элегию.

Режиссер Анатолий Иванов и художник Елена Воронина создали на сцене образ умирающего дома (многослойный неяркий свет, блики странно подвижных плоскостей за дальними дверями, «уставшая» мебель — все говорит о завершении жизненного цикла, потере витальной энергии не только людьми, но и самим домом). Даже сад не имеет корней. Эти деревья не надо рубить – они улетят сами.

Раневская - Татьяна Краснопольская — не надломленная «женщина модерна», какой она нынче все чаще предстает на подмостках. Это человек теплый, тонко чувствующий, но все растерявший. Помочь ей не способны ни Петя (В.Потанин), ни трогательная Аня (М.Магдалинина), ни Лопахин (К. Афонин), человек не слишком контактный. Куда надежнее для новой жизни Яша — Юрий Смышников -сильный, циничный, умный, с яркими волчьими глазами...

Сложности восприятия этого спектакля объяснимы сложностью его игрового кода. Этюдность дает иллюзию непрерывности сценического действия, его «воздушности», но сама эта неуловимость опасна: за «кружевами» порой трудно уловить суть.

Куда определеннее все развивается в «Вишневом саде» Казанского БДТ.

Хотя режиссер Александр Славутский и художник Александр Патраков, пожалуй, еще безжалостнее к тексту и обстоятельствам сюжета. Но здесь тот же «этюдный энтузиазм» совсем иначе направлен: действие интонировано как «поэма сарказма».

Весь Дом поначалу кажется всего лишь «глубокоуважаемым шкафом», но позже он оказывается именно домом - с волшебно прозрачными стенами из золотой паутины. Он похож на легкую веранду, красивую, беззащитную и устремленную в кромешную тьму, легко угадываемую за муаровым занавесом с черными розами, уместными как декор в траурном зале крематория. Космос и Время к этому Дому одинаково безжалостны. То, что Дома не станет, ясно как простая гамма.

Многоуважаемый шкаф набит дорогими сердцу Гаева (Геннадий Прытков) игрушками, теми последними иллюзиями, которые этот Гаев азартно защищает от Лопахина (Кирилл Ярмолинец) с его раздражающе честной правдой реального дела.

Здешний Петя Трофимов (Илья Славутский) - долговязый, патлатый, с воткнутыми за уши зелеными ветками, нахален, прямолинеен и безответственно готов проесть весь свой «марксизм» на леденцах, которые сосет непрерывно и смачно.

Все ищут спасения в эксцентрике, становясь клоунами своей жизни, а потому даже порядком надоевшие пряные мелодии Астора Пьяииоллы тут как никогда уместны, тем более, что исполняет их вполне конкретный еврейский оркестр, всегда готовый играть на свадьбах и похоронах. Раневская – Светлана Романова - искренна в эксцентрическом трагизме и бесшабашной готовности жертвовать. Свои иллюзии она оплатила страданием, и далеко еще не все счета судьбою ей предъявлены.

Неумолимые перемены Времени с пользой для себя чувствует лишь прислуга, быстро меняя окрас и вдохновенно предавая хозяев, таким манером продолжая доступные себе игры с судьбой. Но и это наказание аристократы принимают как объективную неизбежность.

Волшебство чеховской прозы воплотилось на фестивале в неожиданно сильном и смелом спектакле Самарского муниципального театра «Камерная сцена» под малопонятным названием «Кисочка», что поначалу отнесло память к «Душечке» или «Попрыгунье», но оказалось монтажом рассказов «Встреча», «Святая простота» и повести «Огни», составивших интересное сюжетное движение. хотя поначалу некоторая дидактичность первых эпизодов настораживала.

Бережность отношения к тексту сказалась и на особенном внимании актеров к сути воплощаемых характеров.

Трогателен наивный и чуткий к нравственным основам жизни Отец Савва в исполнении Андрея Алексанина. Прочувствованно говорит свои несколько фраз Штенберг - Андрей Гудим. Достойно справляется со своей «представительской» ролью Писатель – Владимир Зимников.

И все же ярче всего прозвучала повесть «Огни», близкая по мотивам «Даме с собачкой» своей осторожной, но упрямой страстностью.

Наталью Степановну изящно сыграла Гюлия Исянбаева, а роль Ананьева удивительно точно и смело исполнил молодой артист Алексей Елхимов.

В двух этих работах наиболее тонко выявилась природа студийного подхода к материалу, выбранному по порыву души, когда что-то сущностное про жизнь оказываются способны сказать даже очень молодые и пока еще не слишком опытные актеры.

Истинность и глубина пережитого чувства становится нравственным камертоном жизни, помогает убояться и избежать пошлости, начать новую жизнь, да попросту уважать себя и других. Обо всем этом думаешь, сопереживая молодым актерам студийного театра.

Комедию И.А. Крылова «Модная лавка» артисты Сызранского муниципального драматического театра им. А.Н.Толстого разыграли, не мудрствуя лукаво, разглядев в этой забавной истории мольеровские корни.

Режиссер Владимир Осьминин, художники Валерий Ковалев и Виктор Табаков вдохновенно играют в старинный простодушный театр, чуть крикливый, излишне темпераментный и слегка прямолинейный, чего, как кажется из исторического далека, требует природа подобного рода комедий, уже пытавшихся создавать относительно сложные картины нравов. Разница подходов и индивидуальных возможностей видна сразу.

Темпераментная артистка Татьяна Дымова играет рвущуюся к французским красотам, как во грех, «громкую» тетку Сумбурову ЧУТЬ карикатурно, но обаятельно. Мужа ее, всеми силами сопротивляющегося пагубным влияниям «вечных французов», Юрий Андрухович уже не изображает, а сосредоточенно портретирует, чувствуя в характере своего героя близость героям Островского. В фарсовой ситуации этому Сумбурову тяжко, стыдно и опасно.

Работая в жанре фантасмагории, режиссер В.Логугенко и художник Е.Климова сбиваются по сути на эклектику, решая психологические порт
реты персонажей как бы в разных временах: Маменька (В.Логутенко) тут Бабушка Красной шапочки, зато Мишенька (Г.Родин) – парень сугубо нынешний, запутавшийся, делать жизнь с кого, и нервно мечущийся от свахи, крикливой и хозяйственной в исполнении Е.Глотовой, к мафиозному дельцу Чебакову (Э.Ахметов играет его пародией на Дени Де Вито). Матрена (В.Белугина) здесь девушка из модного массажного салона, а Белотелова (Е.Тукшумская) — типичная скучающая дамочка с Рублевки, циничная и упрямая.

Актеры играют азартно, но стилевого единства в их работе нет: каждый приносит, что придумал, но пользуется красками без отбора, отчего возникает пестрая суета, в пьесе Островского напрасная. Да и финал, когда Мишеньку со свадьбы почемуто волокут в кутузку, пристегнут ради пущей актуальности, которая у классика вовсе из иного рождается.

Другой театр из Тольятти - «Колесо» им. Г.Б.Дроздова - выступил на Фестивале принципиально иначе.

Здесь горьковских «Зыковых» поставил патриарх самарской сцены Петр Львович Монастырский, в свои девяносто с лишним лет сохраняющий завидную творческую форму. "Не впервые обратившись к не самой популярной драме, мастер утверждает ее притчевую природу, прекрасно при этом разрабатывая характеры героев, их взаимоотношения и конфликты. Избегая настырного фрейдизма и вульгарной социологии, он много нового говорит о человеке, сраженном страстью.

Антипа - Валерий Скорокосов мечется в поисках места в собственном доме, не зная, где притулиться. Миша - Игорь Супрунов снедаем самоиронией. Неожиданно смелая, прямая в своих намерениях Павла Натальи Ахметовой, кажется, сама того не желая, становится тяготой судьбы для мужа.

Красивая, мудрая чувственным рассудком Софья Натальи Дроздовой, словно Хозяйка Медной горы, насилует собственную природу, скрытно тоскуя по простым радостям женской жизни.

Органичное простодушие Шохина - Евгения Князева так же дорого и понятно, как отвратительны претензии Целованьевой – Веты Репиной на права в доме, ибо это классический тип тещи как божьего наказания. Еше очевиднее суть Муратова (Виктор Дмитриев), едкого циника, прикинувшегося усталым скептиком.

Постановщик, вслед за драматургом, героям сочувствует мало.

Куда лиричнее отношение режиссера Олега Рыбкина к героям «Талантов и поклонников», поставленных им на сцене Красноярского краевого драматического театра им. А.С.Пушкина. Хотя добродушия в них самих мало. Там таких по пальцам одной руки пересчитаешь: местный трагик Громилов да помреж Мартын Нароков. Может быть еще и потому, что коллизия любви и карьеры тут разрешается в пользу последней.

Художник Игорь Капитанов дает героям среду обитания одновременно театральную и безбытную. Комнатка Саши Негиной сильно смахивает на купе, а садик на задворках театра быстро превращается в зал ожидания на вокзале. «Всё свое», которого у бродячих артистов немного, по сути, носишь в себе: мечты, надежды, обольщения, тоску по лучшей жизни, стремление сохранить достоинство профессии в том числе. Тем интереснее неожиданно умная, независтливая Смельская - Э.Присакару. Притом, что основной драматический акцент уместной здесь чеховской темы «неси свой крест и веруй» отдан Негиной - О. Белобровой.

Маменька ее Домна Пантелеевна в искрящемся исполнении С.Ильиной — женщина сметливая, вкусом к интригам не заразившаяся, что придает очарование ее, простодушию. Да и детищу своему она не враг.

В спектакле сошлись как бы два финала: отъезд Негиной и своего рода постскриптум по его поводу, отданный Пете Мелузову. Но реальный финал режиссерского сюжета - все-таки отъезд Александры Николаевны Негиной в семейном вагоне, когда сам вокзал, словно поезд, удаляется в рыжее марево неведомого будущего, которое одинаково страшит и манит...

Попытку по-новому, драматично и темпераментно интерпретировать тургеневский «Месяц в деревне» предприняли на сцене Костромского драматического театра им. А. Н.Островского режиссер Сергей Морозов и художник Елена Сафонова.

Самым интересным здесь оказалась «свобода и воля» в обращении с традицией, когда элегичность и томность подводных течений выходят на простор крупных страстей. То же полнозвучие всех страстей присуще удивительному спектаклю Самарского театра-центра юного зрителя «СамАрт» по пьесе М.Горького «На дне», воплощенной режиссером Александром Кузиным и художником Юрием Гальпериным.

Умный человек сказал: «Горько не то, что зло вокруг, а то, что не видишь в добре добра». Это тоже объединяет героев спектакля. Пространство в стиле хай-тэк поначалу настораживает, но потом видишь, что это принципиально: обитатели ночлежки живут неожиданно чисто, в условиях некоего, может быть, насильственного, но уже привычного социального эксперимента (у каждого свой ящичек для личных вещей, свой умывальник, жизнь дешевая, но и это не унизительно, просто деньги мелкие).

Истерики тоже редки, по сути их почти нет. Общение завязывается от желания каждого человека «вопрос разрешить». Порой кажется, что попал в какой-то серьезный философский кружок, где всякий готов предъявить свое понимание мироздания: и красавица Василиса (Ольга Агапова), и тихий трус Костыле в (Юрий Земляков), даже сверкающая обаянием Квашня (Людмила Гаврилова) или очаровательный в своей бесшабашности Алешка (чудесная работа Павла Маркелова). Что уж говорить о «первых сюжетах»!

Тут каждый явлен в необычайно полном психологическом объеме и глубине. Тут все умны и живут, четко сознавая неизбежность финала. Но интереса к самой жизни не теряют. Нытья или надрыва не слышно. Каждый по-своему, но с явным удовольствием старается сформулировать свое отношение к бытию. И зоркий, опытный, в меру дипломатичный Лука (Василий Чернов), и смурной, иссохший в пьянстве Сатин (Александр Марушев), и неожиданно элегантный, фатоватый Васька Пепел Алексея Меженного. Даже у равнодушного в прежних версиях ко всему на свете Бубнова (Владимиры Зимников) есть свое, окрашенное иронией, отношение к действительности.

Самым ярким, даже изысканным персонажем оказывается здесь Настя Розы Хайруллиной.

Живущая в постоянном изнурении от потери сил, Настя кажется невесомой, ни с чем не связанной, залетевшей сюда неведомой черной птицей. Про таких «декаденток» говорили: прекрасная в своем безобразии. Самый облик ее (черное полупрозрачное белье, короткая стрижка, плоская хрупкая фигурка) внушает чувства равно поэтичные и грешные. Портрет дополнен уникальным интонационным рисунком голоса, по-птичьи резкого, но сдавленного. Ее реплики - постоянно болезненное «кровотеченье речи», а сама она словно щель в руинах (так Жан Кокто определял суть трагического в облике Эдит Пиаф). В ее взаимоотношениях с Бароном, по-цыгански ироничным в исполнении Сергея Захарова, есть нечто неизъяснимое. Это не просто любовь-ненависть, что было бы понятно, но еще и постоянная тайно скрываемая озабоченность друг другом (даже схваченная за волосы, Настя в порыве отчаяния бросается его обнять, а на пустырь Барон бежит за Настей и приводит ее домой, чтобы быстрее помочь забыть то, что она там увидала).

Лучший спектакль фестиваля (единогласным решение жюри он получил «Гран-При») заставил вспомнить прекрасную формулу Мейерхольда: «Есть содержательность в самой радости мастерства».

Ко многим постановкам, показанным на «Волжских театральных сезонах» эти слова можно отнести без сомнения.

Страстной бульвар, 10/9-99/2007 (г. Москва)